Андрей Смирнов

Практика мытья/парения в русской духовой печи была распространена на Русском Севере наряду с «банной традицией». Эта последняя связана с Новгородской колонизацией Северных земель (IX – XVII вв.), и, таким образом, с культурой Северозападных территорий: Новгородчины, Псковщины, северной Белоруссии. Мытье в печи связано с так называемой «низовской» или Ростово-Суздальской колонизацией (X – XVII вв.) и, следовательно, с культурой центральных территорий. Очень возможно, что обе эти традиции имеют один исток, восходя к древнему обыкновению мытья в жилых помещениях – в то время еще полуземляночного типа. Согласно сообщению арабского географа X в. Ибн-Руста славяне мылись в тех же помещениях, где и жили, разогрев их посредством очага или печи.
Свод печи, в регионах, где в ней мылись, был особенно высоким. Парились и мылись в печи после того, как она достаточно остынет – когда труба была уже закрыта. На под печи клали соломенный коврик или деревянный полок. Залезать в печь и вылезать из нее нужно было обязательно головой вперед. Мылись сидя, ногами к устью. Для сохранения тепла заслонку могли закрывать. Мылись щелоком, после мытья выбегали скачиваться на поветь. В печи мыли и новорожденных детей до сорока дней: бабушка (свекровь или знахарка) забиралась в печь, мать передавала ей ребенка, она укладывала младенца себе на выпрямленные колени вдоль ног, так что голова ребенка была обращена к стопам моющей, т.е. к устью печи. После мытья бабушка передавала ребенка обратно матери головой вперед (Вологод., Сямж.). Известны и другие варианты/особенности печного мытья/парения.
Мытье в печи, так же как и в бане, связано с символикой очага и предков-«родителей». Но печь насыщена и дополнительными смыслами, связанными с женским началом, фертильностью, материнством. Поэтому мытье в печи и обряды, связанные с печью, ассоциировались с родовыми процессами, с перерождением. Например, в завершение свадебного застолья в печь бросали пустой горшок со словами: «Сколько черепья, столько молодых ребят» (Арханг.). Угли, выскочившие из печи, женщины сохраняли и пили с них воду во время родов, чтобы родить так же быстро, как они выскочили (Волог., Кадн.). Так же во время родов для их облегчения могли открывать заслонку печи. Уподобление печи женскому лону использовалось в широко распространенном обряде «перепекания». Например, на Вологодчине он проводился так: после того как печь достаточно остывала, на печную лопату сажали больного ребенка и помещали его таким образом на шесток печи к устью, затем начинался «ритуальный диалог» между матерью ребенка и его бабушкой (вариант: знахарем): мать кричала в трубу (специально открывалась вьюшка): «Чего пекешь?», бабушка у устья отвечала: «Пеку-пеку, перепекаю, собачью старость отнимаю»; могло считаться, что обряд должен быть совершен после того, как в печи испечен хлеб (Волог., Сямж., Верховаж.). В печи мог происходить и обряд «доделывания» новорожденного (правка головы), осуществлявшийся повитухой (Косторм.). Широко задействовалась непосредственно сексуальная символика: устье печи ассоциировалось женским половым органом, с мужским же – помело. В Тверской губ. на следующий день свадьбы ряженые ездили с помелом и заслонкой печи (видимо связываемой с женской невинностью), как бы знаменуя свершившийся акт. Для избавления от «родимцев», «исполохов», «прикосов» нужно было трижды вымести печь новым помелом, произнося необходимый заговор (Арханг., Пинеж.). Изготовление помела, при этом, считается специальной мужской обязанностью (Арханг.; Волог.). Загадка: «Перед кутным окном стоит баба раком, прибежал мохнатенько, сунул маленько, повысунул, макнул, опять запихнул (печка и помело) (Волог., Белоз.)». Или еще откровеннее: жена просит мужа сходить в лес «по помело», тот: «Зачем тебе, бабка, помело, когда меня на еблю повело?» (Волог., Сямж.)
А. Степанов