Гнездо дрофы и ветер весны

Над зеленым аэродромным полем заливаются жаворонки. Что им ветер пятнадцать или двадцать метров в секунду? Покачивая хвостиком, попискивает в траве тонконогая желтая трясогузка. Прижимаясь к земле и недовольно переговариваясь по поводу погоды, летят за кормом грачи. На шоссе машины сигналят, обгоняя друг друга. Все эти земные звуки исчезают за дверью АН-2: самолет летит над безмолвным миром зелени, цветов и воды. Птицы ниже нас, и поэтому мы не сразу узнаем даже привычный силуэт черного коршуна, парящего над донскими лугами, над белыми копнами цветущей черемухи. Зато сорока отовсюду сорока, и сверху, и снизу.

Остатки разливов всех рек, как желтыми кочками, усажены цветущей калужницей. С такой высоты видно, сколько на земле одуванчиков, но уже не видно, сколько в лесу оленей, лосей, кабанов: молодая листва пологом прикрывает землю и все, что на ней. На березах она ярко-зеленая, на ранних дубах еще с желтизной, на осинах под лучами утреннего солнца отливает красками золотой осени. Но безжизненны тысячи деревьев позднего дуба.

Змеятся между квадратами полей широкие и узкие балки с десятками узких троп. По их склонам, по опушкам байрачных дубрав и даже по полям возле них чернеют одинаковые кучки земли, повторяющие подземные ходы самого слепого из всех слепых зверей — слепыша. Этих кучек очень много на правобережье Дона и очень мало к востоку от него. И каждая свежая нора или норка была видна сверху, хотя никого не было рядом.

На аэродроме нам казалось, что если здесь такие солнце и ветер, то и над всей землей так же. Утренний лед на взлетной полосе осложнял жизнь пилотам. Работники посыпали дорогу солью галит — минеральным концентратом, предназначенным против гололеда. Так люди противостояли погоде. Но в Острогожске была вода, и над Острогожском висела вода. Под Калачом тучи столько вылили воды на поля, что видны были только гребни борозд на совсем еще свежей ниве. Этот мощный циклон перекрыл путь перелетным птицам, летящим с юго-запада, задерживая прилет соловьев, ласточек, славок и даже коростелей.

Чем южнее, тем зелени больше: сизоватым отливом струится под ветром рожь, без единой плешинки коврами расстелены поля пшеницы. Есть черные, есть с едва различимыми строчками всходов.

Уже издали виден на поле табунок здоровенных птиц. Дрофы. Напуганная самолетом шестерка как по команде разбегается на ветер, разворачивая широкие крылья. Но пока тяжелые птицы успевают взлететь, самолет проносится дальше. А им просто так летать неохота, и, оправившись от испуга, они снова опускаются на то же поле. Эта встреча не первая, но и из-за нее я готов был терпеть самую жестокую болтанку. Дрофы не только самые крупные птицы Европы, но и самые тяжелые из летающих пернатых.

Пудовых дудаков сейчас можно встретить вот так запросто разгуливающими по полям. А не так давно этим исконным степнякам предсказывалось вымирание из-за полной распашки степей. Но оказалось, что дело не в потере степи, а в добром отношении человека. В казахстанских степях за десять лет сумели перебить дроф, и теперь они там встречаются реже, чем на наших воронежских полях.

Огромная дрофа, как и голубь, но всего раз в лето кладет только два яйца. Потому-то так медленно растет их число. Увидел тракторист насиживающую дрофу и объехал участок подсолнечника, оставив его необработанным. А мальчишкам, которые как-то сумели проведать о гнезде, сказал, что за любой несчастный случай с дрофой и ее гнездом будут отвечать они, а спрос будет строгий. И лозовские мальчишки поочередно охраняли дрофу и гнездо.

Не только дрофы, но и привычные ко всему скворцы и грачи разлетались от самолета. Но когда ревущая машина делала круг над колонией серых цапель, не дрогнула ни одна из ее обитательниц. Голубоспинные цапли как стражи стояли в боевой позе каждая у своего гнезда, готовая нанести мгновенный удар крепким и острым клювом. Втянув голову в плечи, каждая следила желтым глазом за грохочущим «орлом», а я торопливо считал гнезда. Десятки их, куда крупнее грачиных, выглядели основательными постройками на макушках высоких прямоствольных ольх. Здесь цапли живут уже много лет, и никто их не тревожит, хотя Битюг— река не заповедная.

За рекой Богучаркой, где тоже нет заповедников, нас поразило обилие сурчиных «поселков». Степные сурки— байбаки— перестали быть здесь могиканами. Норы на ровной степи, норы по склонам балок, норы на бывших усадьбах бывших хуторов. Где был дом, живет сурчиная семья. Самих их видно. То ли неистовый ветер всех в норы загнал, то ли первыми увидели самолет. И сурки уцелели и расплодились, потому что изменилось к ним отношение человека.

Видели мы, где живут журавли, где цветет дикий пион. А когда через пять часов полета вышли из самолета, над аэродромным полем все так же пели жаворонки, гулял ветер, и, сердясь на него, летели за кормом грачи. Те же самые привычные земные звуки.