Удивительные дары природы

Готовя каждое новое свое создание к «серийному выпуску», природа не забывает вручить ему перед выходом в мир особый дар, который будет защищать его от врагов. Одним — огромный рост и силу, другим — скорость полета или бега, третьим — такую внешность, которая сливается с окружающим фоном, четвертым — вместо одной такой шапки-невидимки — десяток, на пятых надела крепкий панцирь, шестых обеспечила химическим оружием. Седьмым дала то, восьмым — се, этим — для дня, тем — для ночи. Кому-то не досталось ничего, кроме способности так плодиться, что от полного истребления успешно спасаются только числом. Однако природа, неистощимая на изобретения, никому еще не давала ни абсолютного оружия, ни абсолютной защиты.

Способность становиться невидимкой должна проявиться автоматически с первых дней жизни. С возрастом у многих эта способность исчезает бесследно, и взрослые в опасных ситуациях иначе выходят из положения. Но иногда бывают встречи, в которых молодые животные, не имеющие никакого жизненного опыта, по-своему применяют свой природный дар.

Лосята. Река только-только вошла в берега, оставив в пойме десятки мелких озер, на которых успела раскрыть свои пышные соцветия калужница. На деревьях и кустах еще ни листика, а так — легкая, зеленая дымка, и все солнце под ними достается молодым травам. Под его лучами лоснится коричневая вылизанная шерстка двух лосят-близнецов. Им нет и недели. Спокойно стоят оба на небольшой лужайке, даже не оборачиваясь в ту сторону, откуда доносятся голоса людей. И когда из-за молодых сосенок вышли два человека, встреча была неожиданной для обеих сторон. Замерли все четверо, но лишь мгновенье стояли неподвижно лосята, а потом метнулись в разные стороны.

Посреди полянки стояли редкие кустики, и земля в этом месте была покрыта бурым и еще сыроватым прошлогодним листом: единственное не зеленое пятно. Сюда и бросился один из близнецов и буквально вжался в листья. Сложив длинные ходульные ноги, прижав уши, словно по заказанному сценарию у природы, он замер в какой-то неловкой позе, сразу став в несколько раз меньше. И если бы он затаился так раньше, то мимо него прошли бы не заметив, как мимо зайчонка.

А второй? Второго страх погнал в воду. Он продрался сквозь густые прутья ивняка, не сбавляя хода влетел в озерцо и, топя кустики калужницы, полез на глубину. Над водой остались ноздри, глаза, уши и узенький маленький горбик холки. Окажись он там за минуту до встречи, никто бы не заинтересовался даже, почему без ветра пробежала мелкая рябь по воде и распрямляется чуть примятая калужница.

Так их обоих и сфотографировали, но прежде чем уйти, без сопротивления вытащили из воды второго. Утонуть-то не утонет, а будет стоять в еще очень холодной ванне, пока мать придет. Вид у него был довольно удрученный, но спокойный: не вышло и не надо.

Птенцы камышницы. На обсохший берег небольшого прудика, зажатого двумя густыми лесополосами, камышница, водяная курочка, вывела семерых птенцов. Сама аспидно черная с красной лысинкой, а вокруг — семь пушистых черных шариков с алыми клювиками, чудом не наступая на собственные длиннющие пальцы, шустро склевывали что-то с потрескавшегося ила. Понемногу вся семья приближалась к кусту, сквозь листья которого я и следил за ней. Мать то и дело поднимала голову, оглядываясь настороженно, а пуховички в своей беспечности даже на нее не смотрели. А не подведет ли эта беспечность в опасный миг?

В два прыжка я стал на то место, с которого только что сошла камышница, и замер, стараясь не сделать больше ни движенья. Сигнал опасности я не слышал, но видел, как стремительно удирали в лесополосу вслед за матерью птенцы: ног под ними не было видно. Секунду они прошуршали сухой листвой, и — нигде ни звука.

Что-то заставило меня посмотреть себе под ноги. Прижавшись сбоку к черному ботинку, неподвижно лежал комочек черного пуха. Нагнувшись, я потрогал пушок. Ни гу-гу. Медленно отодвинул ногу, и птенец, чуть привстав на своих нескладных ножках, не перебежал, а скорее переполз следом и замер у каблука. Еще раз отодвинул — снова переполз. Я резко и широко шагнул в сторону, убрав от него защиту. В какой-то миг птенец, словно осознав свою оплошность, повернулся и пулей помчался к опушке. Добежав до первого дерева, прижался к корню в той же неподвижности.

Вот вы где! Я без труда нашел еще четверых и, отойдя подальше, стал следить за двумя. Время шло, а дисциплинированные цыплята не шевельнулись ни разу, пока мать не окликнула, зовя к себе. Тут же семь черных шариков отделились от подножий кленов и покатились на ее зов.

Волчок. Маленькая, рыжевато-бурая цапелька, вытянувшись в струнку и прижав перо, раскачивалась вместе с камышиной, на которой сидела, цепко обхватив стебель длинными пальцами. Она даже не мигнула, не вздрогнула, когда кончик удилища коснулся ее спины. Но когда я подобрался к ней вплотную и стал смотреть, не спуская глаз, птица поняла, что она обнаружена, и сменила тактику. Неуловимо как-то она вдруг превратилась в комок взъерошенных перьев, потом снова вытянула шею и опустила оба крыла, потом последовала новая смена поз, одна необычнее другой. Птенец уже не скрывался, он пугал, применяя весь арсенал врожденных приемов. На его ужимки нельзя было смотреть без смеха, и я хохотал. А он все так же серьезно и сосредоточенно вытягивался, приседал, съеживался и наклонялся, пока я не отвел лодку в сторону. А когда снова посмотрел на то же место, то едва отыскал его: подняв торчком клюв, он сидел в прежней неподвижной позе.